— Вещи собери, десять минут.

Уложилась в восемь. Аслан, ожидающий у машины, открыл мне дверь и пошел класть мою сумку в багажник.

Эмин сидел рядом, углубившись в кипу бумаг и разговаривая по телефону. Но никуда мы не поехали. Так и стояли у подъезда. Почему, поняла когда через несколько минут рядом остановился еще один тонированный внедорожник. С переднего пассажирского сидения вышел немолодой мужчина и спустя несколько секунд сел рядом с Асланом. Повернулся и протянул Эмину стопки листов.

Асаев, не прекращая разговаривать по телефону, жестом велел Аслану включить свет в салоне и быстро просматривал документы. Закончил звонок и закурил, прищурено глядя в листы.

— Вот сука… — тихо произнес он, выдыхая дым в окно. На его губах полуулыбка, явно обещающая «суке» ничего хорошего. — Линар, ты же рвался в первые ряды, я только что нашел тебе должность. — Эмин бросил удовлетворенный взгляд на усмехнувшегося Линара, не отрывающего взгляда от бумаг, лежащих на бедре Эмина. Асаев стряхнул пепел в окно и откинул голову на подголовник, прикрыв глаза. — Счета хакните, бабло протащите по кольцевой и на отстойник. Эту шваль завтра в девять вечера жду в «Инконтро». Пусть повторит слова о том, что у них левого бабла нет. — Асаев как-то пугающе усмехнулся и, не открывая глаз, глубоко затянулся. Секунду спустя протяжно выдохнув дым, совсем негромко произнес, — блядь, предупреждал же, что вся зелень у меня на виду должна быть, и если что, я все равно найду, даже если под матрацем прячут… шакалье тупорылое.

— Они сами себя сдали. — Голос Линара хриплый и низкий. Он принял бумаги от Эмина и задумчиво на них смотрел. — Глазунов спалился, когда отчитывался. Сегодня его поэтому и не было, он теперь боится с Рихманом встретиться. Он не знает, что тот его еще утром сдал, — Аслан и Линар негромко рассмеялись. Эмин фыркнул, прицокнул языком и покачав головой, не открывая глаз. — И мы рыть начали, а потом Глазунов брякнул про «Домас-гроуп» и я примерно понял, куда они свой кривой транзит ведут. Самое позднее через неделю само бы по себе вскрылось, схема там тупая очень. Ну, вы сами видели, Эмин Амирович. Позорище вообще, и как она только работала три года… Вскрылось бы и так, но у них какой-то местный заеб друг на друга стучать, хотя все в одной связке. Где логика…

— Как же тяжело с тупыми. — Асаев невесело хмыкнул, приоткрывая глаза и глядя в потолок. — Один Казаков фишку просек, значит, один и останется на прежнем месте. Все, Линар, арбайтен.

Линар ушел и Аслан тронул вперед, а мне хотелось рассмеяться, пока я дымила в окно. И потерять сознание. Я на пределе уже. Закурила вторую, глядя на тихие безлюдные улицы, проплывающие за окном. Утро первого января.

— Не дыми так часто. — Он на мгновение отнял трубку от уха. Сказал это негромко, откладывая на переднее сидение кипу бумаг и Аслан подал ему из бардачка новую. — Раздражает. — И снова на басурманском по телефону.

Я невесело усмехнулась, затягиваясь особенно глубоко, прежде чем выбросить сигарету и глядя в окно, едва сдерживалась от того, чтобы не обнять себя руками.

Ехали в район Майского, квартал новый, с красивыми высотными комплексами. Не знаю, почему у меня было ощущение, что сейчас поедем в горное ущелье, а потом меня свяжут и повезут на ишаках. Я ебнулась по ходу от всего происходящего.

Въезд в новый комплекс по пропускам, подземная парковка. Широкий лифт, едущий на двадцать восьмой. Я стояла с сумкой и вглядывалась в его чуть нахмуренное лицо. Он все так же по телефону, взгляд очень быстро по строчкам документов у себя в руке. У него скупая мимика, ровный голос, но ощущается, что происходит что-то серьезное. Ощущается в оттенках приказа в спокойных интонациях, по периодической остановке взгляда в документах, когда он прикрывает глаза на миллисекунду и мне будто слышны быстрейшие бурлящие многообразием потоки его мыслей, идей, мгновенный просчет вариантов и выбор единственно правильного решения. Это странно. Это даже пугающе. Но именно так это и чувствуешь.

Он закончил разговаривать, когда лифт взлетел до пятнадцатого. Посмотрел в мое лицо проницательным взглядом.

— Успокойся, ничего из ряда вон. Через неделю я на четыре дня лечу в Бразилию, мне нужно, чтобы кто-то позаботился о моей домашней живности. Поэтому ты переезжаешь ко мне.

Я вот чего угодно ожидала, но вообще не этого. Видно, лицо у меня перекосилось, потому что Асаев довольно усмехнулся.

— У меня две собаки. Они должны к тебе привыкнуть, чтобы ты могла свободно передвигаться по квартире, кормила их и выгуливала, пока меня в стране не будет. — Мне казалось происходящее дурным сном, вышедшем из под руки угашенного в дрова Морфея. Эмин снова усмехнулся и произнес, — правило третье и откровение для тебя, Яна Алексеевна — у меня нет низких подходов во взимании платы. Я позаботился о том, что тебе дорого, отплати мне достойно. В детали углубляться не будем. Бартер заботы на заботу, в этом суть.

— Там ведь не комнатные собачки, да? — холодея и чувствуя, как ускоряется сердцебиение, уточнила я, глядя в его задумчивые глаза, оценивающе глядящие в мое лицо.

— Годовалые ротвейлеры в самом рискованном периоде. — Асаев скучающе приподнял бровь, глядя как у меня перекашивается лицо. — Упусти их сейчас — получи ублюдков. Не упусти. Я не хочу их убивать, но уродов не потерплю.

— Ты ненормальный, Асаев, — покачала головой я, мрачно улыбаясь и чувствуя, как внутри все задрожало и вот-вот готово было сорваться в истерику. — Бойцовые псы, две штуки…

— Сторожевые и два кобеля. Я сказал, что мне дороги эти собаки. На мое даже словестно посягать нельзя. Пошли. — Он направился на выход, когда я вообще не заметила, что двери лифта открылись.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

Уютно освященный длинный коридор, массивная дверь в самом конце.

Асаев звякнул пару раз ключами в замке и распахнул дверь в черный провал квартиры. Зашел. Я, прижимая к себе сумку, за ним. Секунда, щелчок выключателя и освещается широкий светлый коридор с евроремонтом, а в паре метров от входа, на широких коричневых лежанках я увидела просто ужас.

Два ротвейлера. В холке вот явно около метра. Массивные, широкие, мускулистые. Они радостно тыкались мордами в снисходительно спущенную ладонь Эмина, облокотившегося плечом о стену в паре метров от входа, где я переступила порог, с какого-то хуя, наверное из-за ебанутости происходящего, закрыв за собою дверь. Тихий звук захлопнувшейся двери и на меня устремляются две пары звериных глаз.

Щелчок пальцев Асаева и два теленка переводят на него взгляды. Краткий, быстрый и малопонятный жест — ротвейлеры отходят на лежанки и садятся, пристально вглядываясь в мое лицо.

— Это Доминик, — краткий кивок в сторону правого теленка. — Первое время отличать будешь по подпалу. Подпал это рыжина в окрасе. У него на морде затемнена. — Кивок в сторону второго ротвейлера, не отрывающего от меня взгляда, — это Рим. Привыкнешь к ним, поймешь, что внешне они очень сильно различаются. Да и не только внешне.

Асаев задумчиво смотрел на своих ублюдских псов. Спустя мгновение ровно и негромко произнес:

— Можно. — У меня ускоренно забилось сердце, когда псы поднялись и начали медленно ко мне подходить. Ровный и тихий голос Эмина. — Они знакомятся. Не двигайся. — Ебанутый. С ненавистью посмотрела в спокойные карие глаза Асаева. Он едва заметно поморщился и так же спокойно сказал, — присядь на корточки и не зажимайся.

Вот тварь… Я, сцепив зубы медленно опустила сумку на широкий коврик и усилием воли заставила свои одеревеневшие ноги согнуться. Псы подошли близко. Никаких лишних движений. Плавно и медленно, внимательно наблюдая за моим оцепенелым телом и лицом. Обнюхивали колени. Доминик, особенно широкий и темномордый, оказался еще и посмелее, потому что подошел ближе и в наглую ткнулся мне носом чуть выше предплечья. Обнюхивал, ага, да. Только, сука, не возразишь. Потому что у него морда шире моей и зубы острее.